Синяя Борода - Страница 19

— Убийцей я поначалу не был. Я был лишь человеком, дорожившим своей тайной.

— Убийцей вы были уже тогда. Вы убили ваших родителей.

— Прекратите. Вы знаете, что я говорю правду. Я не убивал моих родителей.

— Уж если на то пошло, что это меняет?

— Это очень важно. Когда я предупредил Эмелину о моей тайне, я был чист. Мои слова заслуживали того, чтобы с ними считались. И потом, убить отца и мать — это было бы эстетической ошибкой.

Сатурнина вдавила острие ножа ему в горло, однако не поранив. Дон Элемирио спокойно ждал, когда она уберет нож, потом потер шею рукой.

— Я чуть не кончил, — вздохнул он. — Что же вы собираетесь делать?

— Ничего. Доносить на вас я не стану, потому что я не из таких. И я не уйду. Во-первых, потому что не боюсь. Во-вторых, потому что мое присутствие мешает вам взять другую квартиросъемщицу. Пока я живу здесь, ни одной женщине не грозит стать вашей жертвой.

— Я никогда больше не полюблю после вас!

— Вы особенно омерзительны, когда затрагиваете эту тему. Ни дать ни взять Генрих Восьмой!

— Как вы смеете сравнивать меня с этим мужланом Тюдором?

— Задайте себе вопрос, почему я смею. Что, по-вашему, вытекает из этого сравнения?

— Это в высшей степени несправедливо. Его мотивы до крайности вульгарны.

— Тогда как ваши столь аристократичны, не так ли?

— Я счастлив слышать это от вас.

— Вы мне отвратительны. Надеюсь, что, оставаясь в этом доме, я хорошенько подпорчу вам жизнь!

— Являясь ко мне в комнату среди ночи, почти голенькой под кимоно, и угрожая мне холодным оружием, вы мне жизнь не отравите, признаюсь вам, как ни жаль.

Молодая женщина в гневе ретировалась, убрала на место нож и, налив себе в кухне стакан молока, выпила его залпом, еле сдерживая раздражение.

«Ужинать с человеком, которому приставила нож к горлу не далее как сегодня ночью, — в этом есть своя прелесть», — подумала Сатурнина, усаживаясь за плексигласовый стол.

— «Круг Гранд Кюве» брют, думается, сегодня будет в самый раз, — сказал дон Элемирио.

— Прекрасно. Вчера вечером мы не пили шампанского. Вы видели, каков был результат.

— А ведь я вам говорил, чтобы вы высказывали ваши желания.

— Я это и сделала. На другой лад.

— Мне безумно понравилось. Остаток ночи я спал как ангел.

Он наполнил фужеры, и они выпили за золото.

— Есть умиротворение, которое может дать только лучшее шампанское, — вздохнула Сатурнина.

— Вы нуждаетесь в умиротворении, бедная детка. Это очень кстати. Я приготовил самое умиротворяющее блюдо на свете: яичницу-болтунью.

— Опять яйца!

— Мы не ели их уже неделю. Я так одержим яйцами, что, дай мне волю, только их бы и ел. В двадцать лет я поставил эксперимент: решил две недели есть яйца ad libitum. Шесть яиц в день ввергали меня в транс. Увы, пришлось прекратить через неделю: на лице высыпали красные аллергические пятна.

Он поставил на стол две глубокие тарелки с очень слабо поджаренной яичницей-болтуньей. Молодая женщина вынуждена была признать, что этот убийца — отменный кулинар.

— Почему вы все делаете наперекосяк?

— Как это?

— В двадцать лет, вместо того чтобы бегать за девушками, вы обжираетесь яйцами. Став взрослым, замораживаете женщин, чтобы сфотографировать.

— Вы все донельзя упрощаете. Хотя в чем-то вы правы, мне бы следовало бегать за девушками в юности. Но это, знаете, было нелегко. Иной раз я пытался заговорить на улице с очаровательными созданиями. Я представлялся — и они уже смеялись. Чтобы не предлагать им сразу пойти ко мне домой, я приглашал их на мессу: это казалось мне уместнее. Они разворачивались и уходили.

— А вы не бывали на праздниках, на вечеринках?

— Бывал. Это было ужасно. Чудовищный шум из колонок. Через полчаса приходилось уносить ноги. Я никогда не понимал, как люди могут выносить этот грохот. Короче говоря, девственность я потерял в двадцать шесть лет милостью квартиросъемщицы.

— Эмелины, если я правильно помню.

— Да. Эмелина, жемчужина Запада.

Сатурнина отпила глоток «Круга» и сказала:

— В то время вы еще не сделали ни одной фотографии. В темной комнате, стало быть, не крылось никакой тайны. Почему вы убили Эмелину?

— Темная комната содержала тогда абсолютную тайну. Эмелина обнаружила ее и потому умерла.

— Значит, в темной комнате есть еще что-то, кроме восьми фотографий.

— Нет.

— Я не понимаю.

— Когда Эмелина поселилась здесь, я безумно в нее влюбился. Мне было незнакомо это состояние, столь неистовое, что меня сотрясали спазмы. Я нуждался в уединении. В доме была эта пустая комната, стены которой и дверь изнутри я выкрасил в черный цвет. Я стал закрываться там, зажигая лишь одну лампочку. Я был нигде, я создал небытие. Я сразу понял, что не должен ни с кем делиться этим открытием, и установил автоматический запор с криогенным механизмом, будучи уверен, что он никогда не заработает. Прискорбная ошибка. Едва я предупредил Эмелину о тайне, как она ее нарушила.

— А почему нельзя было ни с кем поделиться этим открытием?

— Потому что таково было мое желание.

— Почему?

— Для желания нет вопроса «почему».

— Но Эмелина была женщиной, которую вы любили.

— Была и остается ею.

— Допустим. Эта темная комната доставляла вам удовольствие. Разве не хочется разделить свои удовольствия с тем, кого любишь?

— Не все.

— Еще раз допустим. Но карать ослушницу смертью!

— Повторяю: устанавливая смертельное устройство, я был уверен, что оно ни разу не запустится.